Печатное издание номер 11/38, 2013

Шел 1919 год. На юге России еще велись кровавые бои между белыми и красными…До революции в Москве существовало более 600 храмов и часовен. Все церкви сразу закрыть было попросту невозможно, не вызвав возмущения москвичей. Разгром московских монастырей приходится на середину 1920 года, когда большая часть монахов и монашенок были выселены. Часть монастырских помещений была отдана под квартиры. Но в большинстве разместились плодившиеся, как саранча, всякого рода советские учреждения. Новоспасский монастырь был превращен в концентрационный лагерь, в Страстной монастырь вселился Военный комиссариат, в кремлевском Чудовом монастыре, бывшем некогда центром книгописания, действовал кооператив «Коммунист». Позднее, в 1930 году, Чудов монастырь был и вовсе разобран.

Но в 1919 году верующим в столице было еще где помолиться и поставить свечу.

Ранним летним утром 1928 года чекисты арестовали Троцкого. Лев Троцкий жил тогда не в Кремле, а на квартире своего единомышленника – бывшего наркома внутренних дел РСФСР Белобородова (из Кремля Лев Троцкий ушел вместе с семьей вскоре после исключения его из рядов партии).

Чекисты, сделав тщательный обыск, сказали Троцкому, что он до семи часов вечера будет находиться под домашним арестом, а потом его повезут в ссылку в город Алма-Ату. К указанному времени на Казанском вокзале собралось 10 тысяч коммунистов-оппозиционеров. Все вокзальные залы, перроны и пути были забиты пришедшим народом. Около двери валялись вещи Троцкого: узлы, чемоданы, книги. Здесь же на привязи находилась его охотничья собака в серых яблоках. Поезд уже стоял на парах. В конце поезда был прицеплен пустой вагон с приспущенными белыми занавесками на окнах – это для перевоза Льва Троцкого вместе с его семьей. Стрелки на часах показывали уже семь, а его еще не было.

Секретные подробности биографии Феликса Дзержинского

…После смерти матери Феликс получил 1000 рублей наследства и быстро пропил их в местных пивных (на похороны он не явился, да и вообще не вспоминал ни мать, ни отца ни в письмах, ни устно, как будто их и не было вовсе), где целыми днями с такими же бездельниками, начитавшимися Маркса, обсуждал планы построения общества, в котором можно было бы не работать. Муж старшей сестры Альдоны, узнав о «проделках» шурина, выгнал его из дома, и Феликс начал жизнь профессионального революционера. Он создает «боювки» – группы вооруженной молодежи (среди его соратников той поры, например, известный большевик Антонов-Овсеенко). Они подначивают рабочих на вооруженную бузу, расправляются со штрейкбрехерами, организовывают теракты с десятками жертв. Весной 1897 года «боювка» Феликса искалечила железными прутьями группу рабочих, не желавших бастовать, и он вынужден был бежать в Ковно (Каунас).

О январском покушении 1918 года во многих официальных изданиях просто не упоминалось, и не зря…

Двухтомная «Биография В.И. Ленина» сообщает: «1 января 1918 года Ленин выступил в Михайловском манеже… Когда Владимир Ильич возвращался с митинга, автомобиль, в котором он ехал, был обстрелян террористами-контрреволюционерами. Спутник Владимира Ильича – швейцарский коммунист Ф. Платтен – быстро наклонил вниз голову Ленина. Платтен был легко ранен. Владимир Ильич, к счастью, остался невредим». К случившемуся у истории – весьма поверхностное отношение. Во многих официальных изданиях это чрезвычайное событие просто не упоминается. Ничего нет о нем, например, в семитомнике «История КПСС» 1967 года выпуска. В кратком биографическом очерке «В.И. Ленин» (1984) сообщается только об августовском покушении Ф. Каплан, о январском нет ни слова. Но не только поэтому январское ЧП кажется странным.

История семьи главы первого русского демократического правительства Александр Керенского, чья звезда на политическом небосклоне закатилась, едва успев подняться.

…Туркестанский край станет вершиной карьеры Федора Михайловича Керенского. Он прослужит здесь свыше двух десятилетий – до 1910 года. При Главном инспекторе Керенском только в одном Ташкенте откроется свыше 30 новых учебных заведений, например, первое одноклассное мужское училище, второе татарское мужское приходское училище, Мариинское женское училище, пятая и шестая русско-туземные школы, училище для мальчиков – бухарских евреев, частная школа Гориздро. Зная, какое учебное заведение окончил Александр Федорович, заказываю дела по Ташкентской мужской гимназии. В деле, или, по-архивному, в «единице хранения» н. 253 «Об испытании на аттестат зрелости за 1899 год», находим экзаменационные документы класса, где учился Саша Керенский: списки учеников, билеты, темы сочинений и прочую школьную атрибутику. Ого! Оказывается, Александр – круглый отличник, последний год учившийся без единой четверки и получивший золотую медаль.

Мы привыкли, оглядываясь назад, в прошлое, оценивать его при помощи авторитетных источников: солидных энциклопедий, пухлых томов мемуаров, где в центре событий – знаменитости. Но оказывается, не менее любопытно взглянуть на прошлое глазами обычного, ничем не выдающегося человека, чтобы увидеть историю такой, какой она виделась людям из того времени. Петроград, лето 1917-го. Небольшая комната в Зимнем дворце, из которой дверь ведет в кабинет российского премьер-министра (официально: Министра-председателя Всероссийского Временного Правительства. – Ред.) Александра Федоровича Керенского. Бойко стучит по клавишам «ремингтона» молоденькая девушка с высокой прической – семнадцатилетняя Зиночка. На нее сейчас грустновато-иронично взирает моя собеседница – Зинаида Константиновна Манакина, бывший пресс-секретарь Временного правительства:

— Керенский был невысок, некрасив. Единственное, чем выделялся, так это совершенно землистым, почти зеленым цветом лица – были у Александра Федоровича больные почки. Подшучивали над ним, что, мол, он на Наполеона походить хочет, руку за отворотом френча держит. А причина-то совсем прозаическая – болела у него кисть-то. И супруга его, Ольга Львовна (О.Л. Барановская-Керенская [1886–1975]. – Ред.), как-то в разговоре со мной прямо со слезами на глазах подтвердила: «Вы не представляете, Зиночка, какой Александр Федорович больной человек. Только на силе духа и лекарствах держится. А вреда в своей работе, увы, не видит»…

— Тревожно стало в Зимнем. Дошло до того, что объявили: «Барышни, на улицах города неспокойно. На службу приходить не следует. Коли станет иначе, пригласим». Сижу дома с тетушкой. И надо ж такому случиться, поздно вечером того памятного 25 октября 1917-го звонит по телефону мой знакомый фельдъегерь из дворца, Иван Иванович. Голос от волнения дрожит: «Зинаида Константиновна, вечер добрый. Смотрите, что творится: я в карауле стою, а кроме меня и нет никого. Все разбежались… А они сюда бегут. В пальто да в шинелях…

– Двери тогда настежь распахнули, со двора министров ведут. Я за поленницей лежал, потом не выдержал – побежал. Испугался, ведь никакое я не правительство – фельдъегерь, и только…"